АДВОКАТСКАЯ ТАЙНА В СВЕТЕ ПРАКТИКИ ЕСПЧ

  Развернутые тезисы выступления на конференции «Адвокатская тайна» в Федеральной палате адвокатов

 

Григорий ДИКОВ,
юрист секретариата Европейского суда по правам человека

Официальная позиция Европейского суда может не совпадать с мнением автора.
С полным текстом решений Европейского суда и Европейской комиссии по этой теме можно ознакомиться на сайте www.echr.coe.int/hudoc.

 

Предлагаемое вашему вниманию выступление посвящено защите адвокатской тайны в прецедентном праве в рамках Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Европейский суд по правам человека (далее – ЕСПЧ, Суд) накопил богатую практику по этой теме. Естественно, она не всеобъемлюща – в ней есть серьезные лакуны, и легко предположить, что какие-то ситуации, с которыми встречались российские адвокаты, не нашли своего отражения в делах ЕСПЧ. Более того, у кого-то практика Суда по этим вопросам может создать впечатление «осыпавшейся мозаики», в которой недостает важных элементов. Однако прецедентное право Конвенции все-таки позволяет понять общий подход Суда к этим вопросам, его метод анализа. Моя задача – дать представление об этом методе.

Заявители в делах, касающихся адвокатской тайны, чаще всего ссылаются на ст. 6 и 8 Конвенции. Для ст. 6 Конвенции, гарантирующей право на справедливое судебное разбирательство, фигура адвоката вообще является центральной. Однако эта статья (если говорить о ее «уголовно-правовой» ипостаси) защищает обвиняемого, а не его защитника. Адвокат не может пожаловаться от своего имени на вмешательство в его профессиональную тайну при рассмотрении уголовного дела. Тем не менее такое вмешательство может стать причиной, по которой разбирательство в отношении его клиента будет признано Европейским судом несправедливым.

Наряду со ст. 6 Конвенции, адвокатская тайна в определенной мере защищается ст. 8, гарантирующей тайну переписки и неприкосновенность жилища. Здесь субъектом защиты может быть уже как сам адвокат, так и его клиент.

Иногда вопрос об участии адвоката также ставится в контексте § 4 ст. 5, гарантирующего судебный порядок рассмотрения вопроса о мере пресечения. Наконец, проблематика адвокатской тайны может возникать и в делах по другим статьям Конвенции (например, по ст. 10, гарантирующей право свободно распространять и получать информацию). Однако в рамках предлагаемого выступления я сосредоточусь именно на ст. 5, 6 и 8, и мы обсудим три основные темы: условия встреч адвоката и его заключенного клиента, тайну адвокатской переписки и неприкосновенность рабочего помещения адвоката.

Встречи адвоката с заключенным

Во многих европейских странах существуют (или существовали) положения, ограничивающие в той или иной степени конфиденциальность встреч адвоката с его клиентом, особенно на начальных этапах расследования. Сам текст Европейской конвенции не указывает, что встречи между обвиняемым и его адвокатами должны происходить c глазу на глаз (в Американской конвенции по правам человека такое требование есть). Однако Суд достаточно давно решил, что любые ограничения конфиденциальности будут предметом очень тщательного рассмотрения. Суд оценивал эту практику как в контексте процесса целиком, т.е. с точки зрения ст. 6 Конвенции, так и в контексте производства по мере пресечения, т.е. с точки зрения ст. 5.

«Классическим» решением в этом смысле является решение по делу C. против Швейцарии. Заявитель подозревался в терроризме – поджогах государственных зданий и хранении взрывчатки. В течение первых месяцев после задержания его встречи с адвокатом проходили под наблюдением полицейских, которые могли слышать разговоры адвоката и заключенного. Более того, три письма адвокату были изъяты и использовались в дальнейшем для проведения графологической экспертизы. Также полиция изъяла у адвоката документы, относящиеся к делу, которые тот пытался передать своему подзащитному. Прокуратура ссылалась на риск того, что заявитель через своего адвоката вступит в сговор с другими обвиняемыми. Власти также ссылались на то, что заявитель отказался дать показания, что, соответственно, повышало риск сговора с целью выработать единую линию защиты.

Европейский суд, рассматривая эти ограничения, отметил, что риск сговора не был подтвержден никакими фактами. Адвокат заявителя не был обвинен в каком-то конкретном нарушении закона или даже профессиональной этики; что касается выработки общей позиции по делу, то это является естественным приемом адвокатской защиты, в котором нет ничего противозаконного. Суд указал, что право на конфиденциальное свидание с адвокатом является одним из самых базовых требований § 3 (с) ст. 6, гарантирующего право на юридическую помощь. Суд также отметил, что ограничения на свидания с адвокатом длились около семи месяцев. В результате было найдено нарушение § 3 (с) ст. 6 Конвенции.

Это не значит, что ограничения конфиденциальности встреч всегда будут приводить к нарушению Конвенции. Так, Европейская комиссия по правам человека (орган, который может считаться одним из предшественников нынешнего Суда) в деле Кемперс против Австрии не нашла нарушения § 3 (с) ст. 6. Заявитель в этом деле вместе с сообщниками пытался продать пять килограммов кокаина и был арестован. У заявителя был адвокат, но судья, ведущий дело, распорядился, что все встречи с адвокатом будут проходить в его, судьи, присутствии. Судья указал на то, что с учетом характера обвинений существовал серьезный риск сговора между соучастниками преступления, которые продолжали находиться на свободе. Эта мера длилась около двух месяцев, затем ограничения были сняты, и у заявителя было еще несколько месяцев на подготовку к судебному процессу. Комиссия признала неприемлемой жалобу заявителя на ограничение конфиденциальности. Комиссия отметила тот факт, что в конечном итоге у заявителя было много времени для встреч с адвокатом в условиях конфиденциальности. Комиссия также согласилась с выводами внутренних судов о том, что в этом деле существовал высокий риск сговора между заявителем и его еще не пойманными соучастниками.

Что заставило Комиссию принять аргументы государства – ответчика в этом деле? Аргументация Комиссии была очень краткой, поэтому на этот вопрос трудно ответить определенно – возможно, сам характер преступления сыграл решающую роль. Надо сказать, что в последующие годы Суд отошел от этой практики и стал рассматривать меры, ограничивающие конфиденциальность, более пристально. Так, в деле Ланц против Австрии Суд пришел к выводу о нарушении § 3 (с) ст. 6 на том основании, что заявитель, в отличие от дела Кемперс, не был участником организованной банды. К тому же риск сговора, на котором основывались внутренние суды, уже был использован как аргумент для предварительного заключения заявителя. Суд решил, что нельзя одним и тем же аргументом оправдывать две разные меры – предварительное заключение и ограничение конфиденциальности свиданий. Хотя почему нет? Этот аргумент Суда выглядит неубедительно.

Перечисленные выше дела не вполне позволяют определить список критериев, которыми руководствуется Суд при рассмотрении такого рода ситуаций. Анализируя такие ситуации, Суд часто ссылается на характер преступления и длительность действия ограничений. Однако очевидно, что эти факторы не являются решающими – достаточно сравнить дела Кемперс (наркоторговля, несколько месяцев – нет нарушения) и Бреннан против Соединенного Королевства (терроризм, 48 часов – есть нарушение). В деле Бреннан против Соединенного Королевства Европейский суд отметил, что вмешательство (присутствие офицера полиции во время встреч заявителя с адвокатом) длилось только 48 часов и касалось периода непосредственно после ареста заявителя. Тем не менее Суд пришел к выводу о нарушении § 3 (с) ст. 6 Конвенции. В этом деле заявитель подозревался в принадлежности к Ирландской республиканской армии и в совершении террористических актов. Позволю себе предположить, что дело Кемперс было из ряда вон выходящим и что практика в настоящее время достаточно определенно склоняется к признанию того, что конфиденциальность личного общения заключенного с его адвокатом является «почти абсолютным» требованием ст. 5 и 6 Конвенции. Преодоление этой «презумпции конфиденциальности» возможно только в исключительных условиях. То, какие условия являются «исключительными», может подсказать практика в отношении переписки адвоката и заключенных, но это уже тема следующего раздела.

Передача документов

В процитированном ранее деле С. Европейский суд сосредоточился на том, что власти не должны слышать, о чем разговаривают адвокат и его клиент. Именно этот пассаж из дела С. (§ 48) потом повторялся Судом многократно, со ссылкой на дело С. или без нее (как в деле Марчелло Виола против Италии). В то же время понятие «конфиденциальность» не исчерпывается тайной устных переговоров. Многие из адвокатов согласятся, что власти не должны не только слышать, но и видеть что происходит в комнате свиданий. Наконец, требование конфиденциальности можно распространить и на документы, которыми обмениваются заключенный и адвокат, – власти не должны контролировать их содержание или ограничивать их передачу. Во всяком случае защита заинтересована именно в этом. Власти со своей стороны будут стараться контролировать содержание документов, передаваемых во время подобных встреч.

Нам не известны дела, в которых Суд признал, что визуальный контроль за встречами не соответствует требованиям Конвенции. С другой стороны, вопрос о возможности обмена документами между адвокатом и его клиентом, находящимся в предварительном заключении, ставился уже несколько раз, в частности, в ряде молдавских дел.

В деле Кастравет против Молдовы Суд рассмотрел условия в комнате свиданий, в которой заявитель был отделен от своего адвоката стеклянной перегородкой. Адвокатское сообщество Молдовы неоднократно заявляло, что в таких комнатах ведется прослушивание переговоров. Европейский суд изучил фотографии, на которых была изображена перегородка, и обратил внимание на ее необычную конструкцию. Суд не стал утверждать, что разговоры в комнате свиданий точно прослушивались; однако Суд согласился, что у заявителя и его адвоката были серьезные основания этого опасаться. Суд заметил (и это очень важное замечание), что само существование подобных подозрений ограничивало возможность их свободного общения. Обратите внимание, что Суд построил анализ на том, как обстановка воспринималась со стороны, а не на том, было ли прослушивание на самом деле.

Далее Суд обратил внимание, что через перегородку можно было переговариваться, повышая голос, но нельзя было передать документы. По мнению Суда, это тоже затрудняло работу адвоката. Основываясь на этих двух аргументах, Суд пришел к выводу о нарушении права заявителя на защиту (в контексте § 4 ст. 5 Конвенции, но это не меняет сути анализа). Надо отметить, что этим делом было, по сути, пересмотрено решение по делу Сарбан против Молдовы, в котором Суд не нашел нарушения Конвенции в связи с очень похожими фактами (обратите внимание что в деле Сарбан вопрос стеклянной перегородки был рассмотрен в свете ст. 8, а не 6 Конвенции).

Из дела не ясно, был ли аргумент о невозможности передавать документы решающим, т.е. достаточно ли его одного, чтобы найти нарушение § 3 (с) ст. 6 Конвенции. Возможно, что нет – примером тому может быть дело Крёхер и Мёллер против Швейцарии. В этом деле (которое касалось условий содержания подозреваемых в терроризме) адвокат и его клиент тоже были вынуждены общаться через стеклянную перегородку. Однако Европейская Комиссия сочла, что это ограничение не затрудняло работу защиты настолько, чтобы делать ее невозможной. В деле Кастравет Суд проанализировал это старое решение Комиссии и обратил внимание на тот факт, что заявители в швейцарском деле были опасными террористами, что могло оправдывать существование такой перегородки, в то время как в молдавском деле заявитель привлекался к ответственности впервые, и по обвинению в экономических преступлениях. То есть стеклянная перегородка может быть установлена в тех случаях, когда есть угроза безопасности – либо для самих участников встречи, либо для общественной безопасности в целом. Подтверждение этой идее можно найти в деле Моисеев против России. В этом деле речь шла о визитах родственников (ст. 8), и не касалась права на защиту. Однако Суд использовал такой же аргумент, как и в деле Кастравет: существование перегородки должно быть объяснено требованиями безопасности. Если нет конкретных данных, указывающих на такую угрозу, перегородки быть не должно. Надо заметить, однако, что в деле Моисеев вмешательство длилось более трех лет. Нельзя быть уверенным, что Суд пришел бы к такому же выводу в делах, в которых «встречи через стекло» продолжались очень недолго.

То же можно сказать и о простом запрете передавать документы во время встреч. В деле Эрдем против Германии заявитель был руководителем курдской террористической организации. По немецкому уголовному кодексу, он мог общаться со своим адвокатом конфиденциально, но не мог обмениваться никакими документами с ним иначе, как через судью. Закон отдельно оговаривал, что это должен быть судья никак не связанный со следствием и не ответственный за его результаты. Европейский суд не нашел в этом деле нарушения ст. 8 Конвенции. Суд отметил, что такая мера предусмотрена в очень узкой сфере (борьба с терроризмом). Закон четко указывал, что эта мера является исключением из общего правила, по которому все контакты заявителя и его адвоката конфиденциальны. Более того, документы, которыми обменивались адвокат и его клиент, читались не сотрудниками тюремной администрации, а независимым судьей, в обязанности которого входило не сообщать полученную информацию органам следствия, если только в ней не содержатся признаки нового состава преступления.

Встречи адвоката и заключенного в контексте ст. 5 Конвенции

Перечисленные выше дела касались справедливости судебного разбирательства в целом (ст. 6 Конвенции). Однако эта тема актуальна и в более узком контексте – в связи с правом лица, находящегося в предварительном заключении, добиваться своего освобождения. Это право вытекает из ст. 5 Конвенции «Право на свободу и личную неприкосновенность».

Практика Европейского суда трактует ст. 5 как содержащую определенные процедурные требования. Это толкование вполне естественно вытекает из положений § 3 и 4 ст. 5 – оба они гарантируют судебное рассмотрение вопроса о мере пресечения. Особенность судебной деятельности состоит, в частности, в том, что она неизбежно сопряжена с соблюдением определенной процедуры, a priori более сложной, чем административная процедура. Как должен рассматриваться вопрос о мере пресечения? Должна ли такая процедура соответствовать всем гарантиям ст. 6 (право на справедливое разбирательство)? Очевидно, что нет. Процедуры в рамках § 3 и 4 ст. 5 связаны с «предварительными мерами», в этих процедурах не определяется окончательно обоснованность уголовного обвинения. Поэтому Суд неоднократно высказывался о том, что процедурные гарантии в контексте ст. 5 предоставляют задержанному меньше прав, чем похожие гарантии в статье 6 Конвенции в отношении обвиняемого – см. дело Свипста против Латвии. Тем не менее задержанному должны быть обеспечены некоторые минимальные процедурные гарантии, в том числе и в сфере получения им юридической помощи.

Ограничения конфиденциальности контактов задержанного с его адвокатом в свете § 4 ст. 5 были рассмотрены в деле Оджалан против Турции. Заявитель был лидером курдских сепаратистов. Он был арестован (практически похищен) турецкими спецслужбами в Найроби и доставлен в Турцию. Спустя некоторое время к заключенному допустили только двоих адвокатов из более чем десятка юристов, нанятых его родственниками. Первая беседа происходила в присутствии офицеров спецслужб в масках и одного судьи и длилась двадцать минут. Запись этой беседы была передана в военный суд. В ходе последующих встреч заявитель и его адвокаты были разделены стеклянной перегородкой, их встречи фиксировались на видеокамеру, не было возможности передать документы. Во время каждого визита адвокатов обыскивали и заставляли заполнять подробный вопросный лист. Визиты адвокатов в тюрьму были ограничены во времени и происходили раз в неделю.

Суд, изучив эти ограничения, пришел к выводу что заявитель в таких условиях был лишен возможность эффективно обжаловать свое задержание в суде. В постановлении Суд отдельно отметил, что заявитель не имел юридического образования, и вместе с тем был единственным, кто мог бы рассказать о его задержании в Найроби турецкими спецслужбами. В таких обстоятельствах он не мог подать жалобу на свое содержание под стражей, не проконсультировавшись предварительно с адвокатом в условиях, гарантирующих конфиденциальность. Такой возможности ему предоставлено не было – следовательно, был нарушена § 4 ст. 5.

Иными словами, Суд не стал утверждать что § 4 ст. 5 гарантирует «право на адвоката», как это делает § 3 (с) ст. 6 Конвенции. Суд не стал даже употреблять этот термин («право на адвоката»), а подошел к вопросу более широко, с точки зрения права на судебное рассмотрение вопроса о мере пресечения. Тем не менее суть решения от этого не меняется: невозможность поговорить с адвокатом наедине может в некоторых обстоятельствах нарушать требования § 4 ст. 5. Это независимая гарантия, отличная от права, гарантированного § 3 (с) ст. 6 Конвенции.

Почему Суд охотно признает ограниченность «права на адвоката» в контексте § 4 ст. 5 Конвенции? Очевидно, что главным аргументом является срочность (§ 84 в постановлении по делу Лебедев против России). Практика по § 4 ст. 5 требует рассматривать просьбы об освобождении очень оперативно – счет здесь идет на недели, если не на дни. В таких условиях обеспечить бесплатного адвоката каждому задержанному или дать ему время найти своего адвоката достаточно сложно. Поэтому иногда такие слушания проводятся вообще без адвокатов. Однако очевидно, что, коль у задержанного уже есть адвокаты, власти не должны препятствовать им в оказании юридической помощи задержанному. В этом одно из принципиальных отличий между гарантиями ст. 5 и 6 Конвенции в отношении юридической помощи. Если ст. 6 требует от государства обеспечить участие адвоката, ст. 5 всего лишь просит не препятствовать в получении такой помощи, в том числе путем вмешательства в их конфиденциальное общение.

Переписка адвоката с клиентами, прослушивание телефонных переговоров

Зачастую адвокат не имеет возможности лично встретиться со своим клиентом, особенно если тот содержится в местах лишения свободы. В таких условиях переписка и телефонные переговоры между адвокатом и его клиентом становятся основным средством реализации права последнего на получение юридической помощи.

Вопрос о вмешательстве в тайну переписки в практике Конвенции чаще всего ставился в контексте ст. 8 Конвенции, гарантирующей, в частности, неприкосновенность корреспонденции. В отличие от ст. 6, статья 8 Конвенции содержит отдельное требование «внутренней законности». Иными словами, когда идет речь о гарантиях ст. 6, само по себе нарушение, например, формальных требований УПК не будет означать, что ст. 6 тоже нарушена. Заявителю необходимо доказать, что этим же нарушено одно из базовых требований справедливости процесса, закрепленных в самой ст. 6. Это значит, что любая мера, на которую жалуется заявитель, должна, в первую очередь, соответствовать национальному законодательству. В практике Суда достаточно много дел, в которых вмешательство в тайну переписки заявителя и его адвоката было признано нарушающим внутреннее право государства-ответчика, например дело «Найдецки против Польши». Однако нас в первую очередь интересуют не нарушения внутренней законности, а нарушения требования пропорциональности любого вмешательства в тайну переписки. Для краткости сформулируем это требование так: средства, которыми пользуется государство для достижения некоторых законных целей, не должны быть избыточными. Иными словами, нельзя «стрелять из пушки по воробьям».

В деле «Кэмпбелл против Соединенного Королевства» заключенный переписывался со своим адвокатом с целью подать жалобу на тюремных охранников. Эта переписка, равно как и переписка заявителя с адвокатом по поводу жалобы в Европейскую Комиссию, вскрывалась, причем все письма, кроме писем в Комиссию, прочитывались. Правительство утверждало, что в этом нет ничего страшного, так как юрист еще не стал представителем заявителя ни в какой из официальных процедур – они только обсуждали со своим клиентом возможность подачи соответствующих исков. Однако Суд этот аргумент не убедил. Не важно, ведется ли переписка в рамках уже существующего судебного дела или же это предварительная переписка. Суд отметил, что по общему правилу такого рода письма защищены «адвокатской привилегией» (§ 48).

Суд установил, что вскрытие такого рода писем допустимо, только если у тюремной администрации есть разумное основание подозревать, что такое письмо содержит недозволенное вложение. Надо иметь в виду, что под «разумным основанием» понимается не голословное утверждение служащих тюрьмы, отвечающих за переписку. Должны быть какие-то сведения или признаки, которые независимый наблюдатель может расценить как свидетельство того, что в письме есть посторонние вложения.

Суд отметил, что даже при наличии разумных оснований письма могут быть вскрыты, но не должны читаться. Это требование, судя по всему, было связано с тем, что английский закон направлен в первую очередь на запрет недозволенных вложений и лишь во вторую – на охрану содержания писем. Суд далее указал, что письмо может быть вскрыто только в присутствии самого заключенного, его автора. Что касается чтения этих писем, то это допустимо только в исключительных случаях, если у администрации есть, опять же, обоснованное подозрение в том, что адвокат злоупотребляет своей привилегией на адвокатскую тайну, и когда такая переписка ставит под угрозу безопасность в тюрьме или по каким-то иным причинам имеет криминальный характер.

Правительство также утверждало, что адвокаты иногда выступают пособниками заключенных, передают им запрещенные предметы (например, пересылают наркотики) и поэтому доверять им нельзя. Суд отклонил и этот аргумент. Для Суда тот факт, что адвокаты состоят в коллегии и могут быть привлечены к ответственности за нарушение этики, является достаточной гарантией их добропорядочности. По сути, Суд сказал, что добропорядочность адвокатов должна презюмироваться.

В практике применения Конвенции можно найти несколько дел, в которых Европейская Комиссии признавала вмешательство в тайну переписки и переговоров адвоката обоснованным. В деле «Мулдерс против Нидерландов» заявитель – практикующий адвокат и конкурсный управляющий банка – подозревался в мошенничествах. Его телефон был поставлен на прослушивание по решению «расследующего судьи»; при этом судья информировал о факте прослушивания главу адвокатской палаты, которому регулярно направлялись копии кассет с записями разговоров заявителя. Судья и глава адвокатской палаты вместе решали, какие записи надо стереть, так как они не относятся к делу самого заявителя, а какие оставить. Эта мера, по мнению Комиссии, в достаточной мере защищала клиентов адвоката от разглашения сведений, сообщенных ему; в его же собственном деле заявитель действовал самостоятельно, а не по поручению.

Разница между делами «Кэмпбелл против Соединенного Королевства» и «Мулдерс против Нидерландов» очевидна. В первом случае речь шла о перлюстрации всей корреспонденции заключенных, в том числе и в адрес адвокатов, в профессиональной чистоплотности которых никто не сомневался. Во втором случае речь шла о прослушивании телефонных переговоров адвоката, который сам был соучастником преступления (или хотя бы подозревался в нем). Более того, если в английской системе решение о вскрытии письма принимал работник тюрьмы, в голландском существовала дополнительная инстанция контроля – глава адвокатской палаты, который следил за тем, чтобы в руки следствия не попало никаких «лишних» документов и сведений, не относящихся непосредственно к расследованию преступления.

Из дел, касающихся конфиденциальности переписки между заключенным и его адвокатом, следует вспомнить и дело «Калогеро Диана против Италии». Дело касалось террориста, члена итальянской «Красной бригады»; его переписка с адвокатом вскрывалась и прочитывалась администрацией тюрьмы. Итальянский закон разрешал перлюстрацию по мотивированному решению судьи в отношении определенных категорий заключенных.

Автоматический (в силу указаний закона, а не по судебному решению) мониторинг всей корреспонденции заключенных (не только с адвокатом, но и с родственниками) был признан не соответствующим Конвенции в деле «Петра против Румынии»). Интересно, что мотивировка внутренних решений в этом деле была достаточно подробной, и, более того, действие этой меры было ограничено определенным сроком. Наконец, о перлюстрации было официально сообщено заявителю. Тем не менее Суд нашел нарушение ст. 8 Конвенции в этом деле. С одной стороны, Суд признал, что действия тюремных властей имели под собой законодательную базу. Вместе с тем Суд сосредоточился на такой проблеме, как «качество закона», примененного в этом деле. Итальянский закон не указывал, по каким основаниям судья может разрешить перлюстрацию и на какой срок. Таким образом, дискреция судьи в этих вопросах оставалась недопустимо широкой, а закон – слишком неопределенным. При этом Суд оговорился, что закон не может детально описывать каждый случай, в котором допускается перлюстрация – такое требование было бы неисполнимым. В то же время закон должен устанавливать хоть какие-то рамки, ограничивающие дискрецию внутренних органов при решении этого вопроса.

Качество закона, примененного в деле, было предметом рассмотрения и в деле «Копп против Швейцарии», где телефоны адвокатского офиса были поставлены на прослушивание. Вместе с тем швейцарский закон содержал безоговорочный запрет на прослушивание телефонных переговоров адвокатов с их клиентами. Правительство пыталось объяснить, что заявитель прослушивался в «личном качестве» (под подозрением была его жена, а не он сам). Однако закон ничего не говорил о том, как различить «личные» и «профессиональные» переговоры. Суд отметил, что правоприменительная практика допускала такое прослушивание, т.е. требование законности было соблюдено, но непонятно было, как она «уживалась» с общим запретом, содержащимся в законе. К тому же эта практика не указывала, кто должен разграничивать «личные» и «профессиональные» переговоры адвоката (§ 62 и дальше). Представляется, что вопрос о «качестве закона» достаточно часто может быть сформулирован и в более классической форме – закон не обеспечивал достаточных гарантий, защищающих адвокатов от произвола правоохранительных органов.

В заключение отметим, что защитой пользуется переписка адвокатов с их клиентами в рамках самых разнообразных процедур, а не только уголовно-правовых. В деле «Фоксли против Соединенного Королевства» против заявителя была открыта процедура взыскания имущества, конфискованного по решению суда; однако власти подозревали, что он прячет какое-то имущество от взыскания. На этом основании управляющий по банкротству, который руководил этой процедурой, с санкции суда получил право вскрывать и копировать всю корреспонденцию заявителя. Европейский суд пришел к выводу о нарушении ст. 8 Конвенции, следуя примерно той же логике, что и в деле «Кэмпбелл против Соединенного Королевства». При этом Суд не стал анализировать тип процедуры, в рамках которой велась переписка, и характер оказываемых адвокатом услуг.
 

Источник: http://www.fparf.ru/taina/at_v_es.htm